ШоколадВышел из самолета. Спешу поделиться зарисовкой. Когда я летел, рядом со мной сидела молодая пара. Девушка, с глазами, горящими как последние лучи солнца за иллюминатором, она вдруг повернулась к парню и начала ему очень спешно говорить:– Ты видел когда-нибудь Как закалялась сталь? Ты обязательно должен посмотреть этот фильм! Обязательно! Давай посмотрим вместе, как прилетим? Там... там есть момент...Она зажмурилась, будто вспоминая что-то священное:– ...рука Павла медленно стянула с головы фуражку, и грусть, великая грусть заполнила сердце... – Голос девушки даже задрожал от внутреннего напряжения. – Знаешь, он говорит там: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое...» – Она замолчала, переводя дух, глядя на парня с такой надеждой, словно предлагала ключ от сокровищницы. – «...чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить...» Ты же слышал эту фразу? Но это лишь отрывок! Я помню ее полностью. Этот фильм... он меняет. Ты станешь другим после него. Поймешь...Она замолчала, ожидая ответа, отклика на свою исповедь. Ее лицо было открытой книгой о жажде смысла, высоты, борьбы.Парень молчал. Несколько секунд. Он смотрел не на нее, а скорее сквозь ее восторг. Пальцем он небрежно смахнул невидимую соринку с колена – жест, отдававший скукой, легкой усталостью от ее порыва. Потом вдруг поднял на нее взгляд, и в его глазах не было ни тени того огня, что горел в ее глазах.– А я, знаешь, о чем сейчас подумал? – произнес он ровным, будничным тоном. – О дубайском шоколаде. Том, что нам давали. Снаружи – вкусный, гладкий. А внутри... зеленый какой-то. Не очень. Да ведь? Как думаешь?Тишина. Гул двигателей внезапно стал громче. Девушка медленно, почти механически, отодвинулась от него. Не гнев, не обида – что-то гораздо более холодное и окончательное появилось в ее глазах. Она посмотрела на него долгим, изучающим взглядом, словно видела впервые. Или в последний раз.– Да... – сказала она тихо, отстраненно. Голос был гладким, как поверхность того самого шоколада. – Ты прав.Она резко отвернулась к иллюминатору, где за стеклом таился багрянец заката, клубились облака, похожие на пылающие острова. Ее профиль был неподвижен, как камень.Самолет коснулся посадочной полосы. Я подумал тогда: этот парень не просто не посмотрит фильм. Он не выстоит его. Он останется со своим дубайским шоколадом – с его обманчивой внешностью и безвкусной сердцевиной. Он останется с плоским миром, где важны лишь сиюминутные ощущения. Но он останется без нее. Без этой удивительной девушки, чье сердце откликалось на зов великой грусти Павла и готово было спешить жить – по-настоящему.Они вышли в терминал вместе, но порознь. Он – с лицом, все еще размышляющим, кажется, о консистенции шоколада. Она – с прямой спиной, глядя куда-то вперед, в будущее, где, возможно, уже не было места для пустых оберток. И я понял: иногда одна фраза о шоколаде может стать непреодолимой пропастью. Пропастью между тем, кто смотрит вглубь жизни, и тем, кому достаточно ее обертки. КАРНАУХОВ | подпишись
